Темнеет. Жорж и я заканчиваем энную чашку кофе. Темнеет, но еще светло, сносно видно мир, даже его подробности-трещинки, потертости. Жорж уткнулся в стол, ощупывая рукою поверхность. Я беру чашу и ставлю обратно, я не смог совершить глоток, я понял в чем ее чашечность и в чем жоржесть Жоржа, я именно это и понял, не человечность друга, а его жоржесть, у Мадлен – мадленность, у Мари – марийность, у велосипеда – велосипедность, не обыкновенное качество, а точная, развивающаяся сущность, хранящая в себе тайну.
Жорж
Жорж Перек научил меня как не сгнить в одиночестве и как правильно расставить книги по полкам. Помню, мы с ним сидели в летнем кафе, на пятки наступала осень, на голову гадили голуби. Осень подкрадывалась аккуратно, голуби гадили осторожно. Потому моя встреча с Переком очень даже логична. Два кофе, один столик, два кресла и два человека. Всего семь. Холодно ли? Я бы не сказал. Прохладно. Кофе очень кстати. В основном мы молча пили. Я предложил добавить пару капель коньяка, Жорж вежливо отказался. Он мрачен, мало пьет, можно сказать, что алкоголь он исключил из своего рациона, не уверен, что навсегда, как правило он его игнорировал каждые пол года и каждые вторые пол года снова вводил в свое повседневное меню. Не знаю, что случилось: осень ли, голуби, прохлада, алкоголь Перек не принял, разговор расклеился не успев начаться. Судя по всему, не очень то и хотелось говорить. Да и о чем? Я читал его тексты, он мои. Обсуждать обсуждаемое не входило в наши планы и строить планы также не наша задача. Просто сидим, просто пьем. Двое взрослых людей имеют полное право посидеть прохладным осенним утром в кафе, попить кофе и помолчать. От коньяка не преминул отмахнуться и я, чтобы не нарушать равновесие. Наше место нельзя назвать укромным и не стремились мы к поиску такового. Сидим, молчим. Соседние столики пусты; свободны, если угодно. Прохлада согнала посетителей в бар, внутри дешевле. Мы можем себе позволить столик на улице. В особенности Жорж. Он познаменитее меня будет, поопытнее и в одиночестве он меня обогнал и вообще преуспел. Как же я не хочу его догонять и тем более перегонять! А вот правильно расставлять книги я научился, Жорж – мой друг, я ему доверяю, хоть и не люблю правильно расставлять книги, не, общая логика у меня присутствует: по автору, по красным корешкам, по размеру. Но Жорж в этом деле настоящий мастер и мне до него далеко. Об этом говорить бесполезно, прочтете сами у моего французского друга. Мне Жорж напоминает большое сухое дерево, ветки которого торчат в разные стороны (главным образом в две), начиная с середины ствола, ветки тянутся к небу, что крайне абсурдно, поскольку деревянное тело иссохло до ужаса.
Темнеет. Жорж и я заканчиваем энную чашку кофе. Темнеет, но еще светло, сносно видно мир, даже его подробности-трещинки, потертости. Жорж уткнулся в стол, ощупывая рукою поверхность. Я беру чашу и ставлю обратно, я не смог совершить глоток, я понял в чем ее чашечность и в чем жоржесть Жоржа, я именно это и понял, не человечность друга, а его жоржесть, у Мадлен – мадленность, у Мари – марийность, у велосипеда – велосипедность, не обыкновенное качество, а точная, развивающаяся сущность, хранящая в себе тайну.
Я ощутил это из-за чашки, из-за кофе, из-за чашечки с кофе или легкие маневры Жоржа по поверхности стола, его сосредоточенная легковерность меня побудили? Или сама его фигура: всклоченные волосы, бородка, благородная неряшливость, что-то в нем высокое, простое… что-то в нем, что-то в столе, в энной чашке кофе выпитой (не пригубленной) ближе к вечеру, когда темнеет, не совсем, ветерок – не совсем, летнее кафе осенью, весной, зимой – не совсем. Такое чувство, будто мы останемся здесь насовсем и такое чувство, что все время мы заказывали и пили не кофе, а капучино именно поэтому теперешняя чашка осталась не тронутой, являя собой Другость кофе, потому Жорж прикоснулся к столу, чтобы показать мне, указать на столь прискорбное событие как собственную жоржесть. Ошибка в исходной постановке проблемы повлекла за собою цепь неисправных неизменений и лишь Что-то меня взбодрило, опрокинуло, вкрикнуло в ухо: «Заброшенность!». И кисть Жоржа ясно продемонстрировала тщетность детерминизма. Жорж или все-таки жоржесть? Его свобода наступила как модель наших посиделок: пена и только потом жидкость. А на пенке, заботливый бариста, изобразил сердечко, дабы вызвать на лице улыбку в сегодняшнее славное лето, осень, зиму, весну, в славное это, в моих ушах, в их простеньких лабиринтах без тупиков. Заброшенность пьет капучино, играя на рояле Медитации Ницше.
Мой друг и я, нас стало больше: другость друга и яесмь – я. Жорж прозорливее, уверен он пришел сюда с твердым намерением просветить меня. Я заблуждаюсь, он ничего не знал и даже не догадывался, он снимает очередное кино об исчезновении двух персон из какого-то кафе.
А как же Мартин?
29.03.2014
5.04.2014